Интервью о Детской Литературе. Ирина Арзамасцева.

Интервью с Ириной Арзамасцевой о детской литературе

Ирина — живой, веселый и бесстрашный человек. Удивительно, что такие люди еще существуют в чиновной и циничной Москве.
Интервью, к сожалению, получилось слишком …лиричным.

Мы начали делать второй вариант, но пока я копалась и медлила, полит.ру опубликовал первый.
Так что, выложу-ка я начало второго в ЖЖ. Тут много интересного: про стандартизированные тесты и про политические коннотации "детства". Буду рада любым комментариям и вопросам.

Расскажите о государственной политике в отношении детства и детской литературы.

Государство наконец спохватилось, что может остаться без собственного народа, а пришлым народом управлять не с руки. Сделана ставка на поддержку материнства – однако лишь в узкий момент рождения ребенка. Далее предполагается, что детство будет под защитой семьи, общественных организаций, пестуемых крупным бизнесом, а государство оставит за особой обеспечение образовательных и здравоохранительных стандартов (с игрой на их понижение).

При этом семье навязывается этика деловых отношений, в такой «деловой» семье, микромодели «делового» государства, ребенку не слишком уютно. Традиционная семья – с бабушкой, разливающей внукам молоко от настоящей коровы, – встречается чаще в плохой рекламе. Среди нынешних бабушек все больше становится женщин, встретивших грудью удары перестройки, они, со своим опытом социальных поражений и побед, не склонны идти на союз с государством и призывать своих дочерей «плодиться и размножаться».

Рождение ребенка при новом капитализме в России рассматривается как пункт в семейном бизнес-плане, почти не связанном с бизнес-планами государства. Тем более, что государственный план очень уж тесно завязан на интересах силовых ведомств.

Детская литература если и входит в сферу интересов государства, то находится на самом краешке этой сферы. Кажется, государству предпочтительней было бы перепоручить детскую литературу тому же крупному бизнесу – среди прочей добровольно-принудительной социальных дани, но бизнес предпочитает помогать детям не столько литературой, сколько «натурой», т.е. предметами материального потребления. И на том спасибо.

Так что пока детская литература – бродяжка, живет без паспорта и прописки, скитается по издательствам, просит денег на издание книжек у кого угодно. Иногда и государевы люди милостивы бывают.

Однако внятной государственной политики в отношении детской литературы нет, хотя исторический опыт показал – чтобы новое государство состоялось, оно должно выработать язык коммуникации с молодыми поколениями. Нищее советское государство в двадцатые годы нашло своих писателей, заговорило со страниц книг с юными гражданами, и немного погодя население, ой как непросто воспринимавшее события, все-таки поддержало государство в его стремлении к самосохранению – в сороковые-роковые.

Альберт Лиханов, возглавляющий Российский детский фонд, хорошо знающий положение детей в стране, в своих повестях «Никто», «Сломанная кукла» весьма драматически передал оставленность и сирот, и детей из «бизнес»-семей. Но вот что характерно: его персонаж, сирота, выпускник интерната, бродит по центру Москвы, не зная как ему выжить, но писатель как будто убирает из поля его зрения здания Государственной Думы, общественные приемные власть держащих. Москва для героя – отнюдь не столица с государственными функциями, а клоака, мало отличающаяся от трущобного Лондона в книгах Диккенса. Писатель прав: ребенок, подросток в упор не видит государства, не рассчитывает на него.

Однако писатель советский – Валентин Катаев – считал иначе: его сын полка – тоже из потерянных, погибающих детей – оказывается на парадной лестнице в Суворовском училище, финал в целом фальшивый (правда – в «Иване» Богомолова), но оцените непоколебимую уверенность Катаева в том, что защиту детства обеспечивает в первую очередь государство, а уж потом – всякие доброхоты.

Правда, в самое последнее время отмечается проникновение государства на страницы детских книг. Если не считать ремесленников, вроде Степанова, сочиняющих вульгарные «стихи» на патриотическую тему, то общая тенденция выглядит следующим образом: герой-подросток берется сам навести кое-какой порядок хотя бы в одном юридически значимом случае. Он это делает не из любви к искусству, как Шерлок Холмс, а из невозможности терпеть бардак в мире взрослых (повести Мариэтты Чудаковой, Валерия Воскобойникова). Герой Воскобойникова несет передачу родной матери в отделении милиции, куда она попала за участие в несанкционированном митинге. Заметьте, дом и государева территория, околоток, пересеклись наконец-то в детской книжке. Что-то дальше будет?

Если бы Вас сделали министром образования, какую примерную программу Вы
бы предложили. Что следует сделать в первую очередь?

Обязала бы государственные школы учить детей с улиц, имеющих прописку в других местах. Вместе и наравне с благополучными детьми, детьми-инвалидами. Где бы ни оказались дети, они должны четко знать, что в ближайшей школе их пустят на урок, а в ближайшей детской поликлинике проведут медосмотр и санобработку, без принудительного задержания. Если государство и общество не справляются с проблемой безнадзорных детей, то должен быть налажен хотя бы свободный доступ таких детей в мир знаний. Из чего возникли детские библиотеки в России? Из того, что в начале ХХ века был поднят вопрос о том, что уличным детям нечего и негде читать.

Систему образования надо реформировать таким образом, чтобы она служила, кроме прочего, системой, так сказать, противопожарной безопасности: дети разных слоев общества должны расти и учиться вместе. Они скорее всего останутся разными, но у них появится коммуникативный мост. И тогда вместо отдельных сообществ, наглухо закрытых, готовых к обороне от незнакомцев в дорогих машинах или незнакомцев в привокзальных углах, сформируется общество с куда большим потенциалом развития и стабильности, чем тот потенциал, что заложен в школах для богатых и бедных. Замечу, современные педагогические технологии вполне позволяют учить совсем разных детей, только эти технологии надо включить в стандарт образования педагога.

Еще я бы нашла денег на возобновление журнала «Детская литература», известного специалистам всего мира. Под государственной эгидой издавала бы не только его, но и журналы о разных сферах культуры детства.

В современной России, по примеру Запада, вводят специализированные тесты.
Считаете ли вы, что это правильно?

Даже вспоминать не хочется об этих тестах. Дело не в том, насколько хорошо они составлены и какие подводные камни в них заложены (мне не раз рассказывали о подвохах в формулировках, которые самый умный ученик, не прошедший натаску у репетитора, не сможет угадать). Дело в том, что переход на тестовый контроль означает глобальную перестройку всей системы образования, начиная с дошкольной. Ребенка будут с самого начала готовить не к монологу и свободному диалогу, а к выбиванию мишеней по очкам.

Тесты – это такой рычаг Архимеда, которым можно перевернуть систему образования, без особых административных и финансовых усилий. Система сама со временем, с каждым поколением программ и учебников, плавно перестроится в своем целеполагании. Перестроится придется и высшей школе. Может быть, опять взбунтуется Академия наук… Образование, нацеленное на тестовый контроль, в конечном итоге обойдется государству дешевле, чем нацеленное на решение задач и писание сочинений. Это дешевая технология. А дорогие образовательные технологии, с сочинениями и контрольными каждую неделю, как было в моей рядовой московской школе 70-х годов, останутся в дорогих и престижных школах.
Настоящая цена этих технологий узнается не в Минфине, а в дальнейшей истории.

Добавлю, что меня лично, как вузовского педагога, оскорбляет пиар-аргумент в пользу тестов: дескать, в вузах коррупция процветает. Если она процветает (что сильно преувеличено), то и боритесь с нею, а не размазывайте тонким слоем эту коррупцию по великому множеству школ, там бороться будет еще сложнее.

Вы написали самый распространенный в постсоветской России учебник по
детской литературе, каким Вы видите учителя, который преподает
литературу школьнику?

Думаю, что учитель-словесник всегда в коллективе педагогов чувствуют свой особый статус, связанный с наиболее сакрализованным и таинственным феноменом культуры и цивилизации – языком. Он в какой-то мере выступает в школьной «стране» в роли третейского судьи, психолога, моралиста, даже философа. Мой идеальный учитель – не святой, он имеет право на ошибки, но не имеет права на равнодушие.

Считаете ли вы, что детская литература – политический предмет? Как
меняется преподавание и сама концепция литературы с изменениями
государственной идеологии.

Вот вопрос, которого я ждала. Детская литература сама по себе, как феномен, обладающий собственным целеполаганием, стремится прочь от политики. Однако она рассматривается как стратегический ресурс в решении долгосрочных политических и экономических задач, и потому ее историческое положение зыбко: то впадение в кабалу, как при сталинском режиме, то веселое одичание в вольных полях, как в 90-е годы. Изучая историю советской детской литературы, я отчетливо увидела, как в 1928-29 годах ее развернул спущенный с верху заказ на создание текстов с совершенно определенными военно-политическими параметрами. Можно даже проследить по детским изданиям, как крутилась в Кремле стрелка на геополитическом компасе. Ирония истории состоит в том, что детская литература, взятая под контроль государством, послушно исполняет волю государства, при этом выдает государственные секреты с простодушием младенца.

и т. д.
Нужно будет еще закончить и где-нибудь опубликовать.