Бармалея одолели!
Появилось первое научное издание стихотворений Корнея Чуковского
Жил да был/ Крокодил./ Он по улицам ходил,/ Папиросы курил,/ По-турецки говорил, — / Крокодил, Крокодил Крокодилович! Том "Стихотворений" Корнея Чуковского в Большой серии "Новой Библиотеки поэта" (СПб., Гуманитарное агентство "Академический проект") открывается общеизвестными строчками, с которых — правда, звучащих когда-то чуть иначе — и началась многолетняя и прекрасная "Крокодилиада". Закрывается же первое научное издание стихов "дедушки Корнея" тоже знакомо: Так бегите же за мною/ На зеленые луга,/ Где над синею рекою/ Встала радуга-дуга!/ Мы на радугу вскарабкаемся,/ Поиграем в облаках/ И оттуда — вниз по радуге/ На салазках и коньках! Только это не стихотворение "Радость" (оно занимает свое место внутри книги), а финал "военной" сказки "Одолеем Бармалея". Сейчас никому, кроме специалистов, неизвестной.
Чуковский написал ее в 1942 году, многократно читал в Ташкенте; сказка была опубликована "Пионерской правдой", затем (лето 1943) — по преодолении цензурных препон — несколькими издательствами (Ереван, Ташкент, Пенза). А 1 марта 1944 в "Правде" появилась статья крупного идеологического функционера (как бы философа) Павла Юдина "Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского": "К. Чуковский перенес в мир зверей социальные явления, наделив зверей политическими идеями "свободы" и "рабства", разделил их на кровопийцев (так! — А. Н.), тунеядцев и мирных тружеников. Понятно, что ничего, кроме пошлости и чепухи, у Чуковского из этой затеи не могло получиться, причем чепуха эта получилась политически вредная".
К идиотским обвинениям Чуковский был привычен. В 1928 году, в той же самой "Правде", вдова Ленина патетически изгалялась над "Крокодилом": "Что вся эта чепуха обозначает? Какой политический смысл она имеет? Какой-то явно имеет. Но он так заботливо замаскирован, что угадать его довольно трудновато <…> Я думаю, "Крокодил" ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть". Чуковский пытался обороняться: "При таком критическом подходе к детским сказкам можно неопровержимо доказать, что моя Муха-Цокотуха есть Вырубова, Бармалей — Милюков, а чудо-дерево — сатира на кооперацию". Почти так и получилось. "Муху-цокотуху" прорабатывали за апологию мещанства ("мужики богатые" и прочие самовары), за индивидуализм (подвиг совершает одинокий комарик; Чуковский вынужденно сочинил строки о коллективной борьбе с пауком, поименовав их "рвотными стихами"), а во времена более вегетарианские — в прославлении насекомого-вредителя. Удостаивались свирепых разносов и другие сказки — вплоть до "Бибигона". Но все же "правдинская" статья выходила из "проработочных" рамок — "человек, не понимающий долг писателя в Отечественной войне" или "сознательно опошляющий великие задачи воспитания детей в духе социалистического патриотизма", должен был ждать "санкций". Но их не последовало — дело свелось к запрету текста. Две "эпических поэмы" оказались самыми злосчастными творениями Чуковского: распотрошенный Крупской "Крокодил" был переиздан (видимо, случайно) только в 1937 году, а затем ждал своего часа аж до 1964-го (да и позднее публиковался не часто), разлюбленная автором "военная сказка" ушла в более чем полувековое небытие.
Теперь "Одолеем Бармалея" можно прочесть. (Помещена сказка в "приложения", что формально соответствует отказу Чуковского от оболганного детища.) Что ж, прочтем — и в очередной раз подивимся филигранному мастерству и легкомысленному бесстрашию поэта. Например, в такой вот победной радиореляции: Мы сегодня взяли в плен/ Сто четырнадцать гиен,/ захватили десять дотов,/ Восемнадцать самолетов,/ Сто один мотоциклет,/ Сто один велосипед <…> Правда, враг еще силен,/ Так и прет со всех сторон:/ У него на левом фланге/ Лютые орангутанги,/ А на правом сто полков/ Бешеных волков. // Но уже близка победа/ Над ордою людоеда,/ Скоро, скоро будет он/ Побежден и сокрушен/ Окончательно! Чуковский не боится играть со штампами Совинформбюро, ибо знает: дети слышат его иначе, чем взрослые. Он выявляет сказочную подоснову официальных текстов совсем не для того, чтобы их оспорить или высмеять — он, подобно ребенку, готов всюду найти поэзию, игру и свободу.
Здесь — тайна Чуковского. Судьба его неизбежно наводит на два вопроса. Первый: почему все его сказки вызывали такую ярость? Второй: почему они все же оставались в обиходе, а автор избежал сумы и тюрьмы? Крупская, как помним, не могла точно сказать, в чем же враждебная суть "Крокодила", хотя в наличии злокозненных смыслов не сомневалась. Она была права. Как правы были остальные погромщики, обвинявшие законопослушного Чуковского в сущей несусветице. Как правы были либеральные искатели аллюзий, разглядевшие в Тараканище — Сталина (хотя сказка была написана до выхода Сталина на историческую авансцену, а автор вряд ли выделял его из сонма большевистских начальников). Дух "фирменно чуковской" игры, свободно сочетающей традицию и эксперимент, преклонение перед классикой и пародию, актуальность и фантасмагорию, уличный свист и гармонию симфонического оркестра, был нестерпимо враждебен томительной советской серости. Серость эта, разумеется, претендовала на полное торжество, но в то же время, если угодно, страшилась собственной окончательной победы. А потому — прикидывалась "жизнью", время от времени уступая естественным началам. Пытаясь поставить их себе на службу. (Этим драматизмом полнится история детской советской литературы. Прекрасной. Ужасной. А зачастую — одновременно прекрасной и ужасной.) Чуковский выводил из себя своей "неправильностью", но та же неправильность, абсурдность, беззаботная лихость (не верить же собственным измышлениям о кулацком духе "Мухи-цокотухи!) позволяла отнестись к поэту с высокомерным презрением: мол, не страшно, мол, пусть забавляется.
И он забавлялся. Сказками. Исследованием детского языка. Переводами и соответствующей теорией. Литературными играми. То ждал, то опасался,/ То верой был согрет./ Чего ж, гляжу, дождался/ Я в 75 лет?<…> Я силы в распре с веком/ Прошу не для побед:/ Остаться б человеком/ Мне в 75 лет <…> Устал я жить в надежде/ На умственный рассвет;/ Хоть меньше тьмы, чем прежде,/ За 75 лет. Поздравление самому себе сочинено в 1957 году. Примерно об эту же пору Чуковский стал приветствовать посетителей своим прославленным "В России надо жить долго". Вроде бы противоречие, но не для Чуковского, назвавшего одну из своих книг "Живой как жизнь". Книга эта посвящена русскому языку, но в заголовке вполне ощутима автоописательная мелодия.
Мелодию эту слышишь читая подряд с детства знакомые стихи и их отброшенные (иногда — великолепно смешные, элегантные, головокружительные) варианты, изобильно представленные в новом томе, сатирические стихи времен первой революции и домашние экспромты, хрестоматийные переводы и… сопроводительные материалы. Потому что подготовивший издание Мирон Петровский и вступительную статью, и подробнейшие комментарии сумел выстроить "по-чуковски" — не только доказательно и точно, но весело, не только остроумно, но и с лирической печалью. А потому остается лишь процитировать тот фрагмент "Одолеем Бармалея", из которого Чуковский в обнадеживающем 1956 году сделал всем знакомый дифирамб — свою "Оду к радости": Рады, рады, рады/ Светлые березы,/ И на них от радости/ Вырастают розы. // Рады, рады, рады/ Темные осины,/ И на них от радости растут апельсины. // То не дождь пошел из облика/ И не град,/ То посыпался из облака/ Виноград… И так далее. Совсем как в бессмертном "Крокодиле": Вот и каникулы! Славная елка/ Будет сегодня у серого Волка. // Много там будет веселых гостей./ Едемте, дети, туда поскорей!
20/07/02
