Муми-тролли: равнение нале-е-во!

Цикл сказочных повестей о муми-троллях, придуманных финской писательницей Туве Янсон, невероятно популярен во всем мире. В Финляндии, на родине писательницы, есть тематический парк, посвященный героям ее сказок, они неоднократно были экранизированы, их изучают филологи и культурологи… А вот «взрослые» тексты Янсон, выполненные в традиционной реалистической манере, интересуют публику куда меньше, чем повести для детей.

 

 

 

Впрочем, «детскость» муми-троллей преувеличивать не стоит: скандинавские писатели ХХ века сочинили множество сказочных историй, но ни одна из них не была настолько востребована читателями от мала до велика (не стоит, конечно же, забывать об Астрид Линдгрен, но «Карлсон» и «Пеппи Длинныйчулок» у взрослых особого интереса не вызывают), и не исключено, что книги о муми-троллях потеснили бы «Алису в Стране чудес» и «Винни-Пуха» на полках философов и филологов, если бы те владели шведским языком.

 

 

 

Разумеется, проще всего списать популярность сказочных повестей Янсон на их очевидный эскапизм: немногие произведения детской литературы могут похвастаться таким уютным обустроенным миром, практически полностью оторванным от реальности. Карлсон живет на вполне заурядной крыше, Вини-Пух и Пятачок – всего лишь плюшевые игрушки Кристофера Робина, в то время как мир Муми-дален весьма отдаленно напоминает повседневную реальность, и погрузиться в него гораздо приятнее, нежели в двухмерный филистерский мирок бульварных романов, хотя именно эскапизм и является фундаментом таких жанров, как love story и детектив. Однако «романы для метро» в обязательном порядке должны предоставлять читателю следующее: удобного для идентификации героя; условный, но сохраняющий некоторое жизнеподобие мир; конформистскую идеологию, полностью соответствующую идеологии читателя. Ни того, ни другого, ни третьего в «Муми-троллях» мы не найдем: с первым и вторым пунктом всё более или менее ясно, третий же стоит рассмотреть подробнее. (Справедливости ради заметим, что не все йогурты одинаково полезны и далеко не вся массовая литература просится в урну: например, великий Эдгар По стоял у истоков современного масскульта и сочинял «сенсационные» истории на потребу широкой публики.)

 

 

 

Политическая ангажированность Туве Янсон сомнений не вызывает: она была обручена с левым активистом, вращалась в соответствующих кругах и долгое время (с 1929 по 1953 год) сотрудничала с левым антифашистским журналом «Garm». Художница по образованию, она была мастером политической карикатуры – в частности, в 1939 году нарисовала орущего в пеленках младенца-Гитлера, которому главы европейских держав протягивают Чехию, Австрию и Польшу – куски мирового пирога. Да и сами муми-тролли, прежде чем заселить сказочный мир, успели побывать в роли героев подобного рода карикатур.

 

 

 

Муми-тролль далеко не сразу стал гиппопотамообразным симпатягой: по словам писательницы, как-то раз она поспорила с братом о философии Канта, а когда у нее кончились аргументы – нарисовала на стене в туалете прото-муми-тролля, тощего зооморфного уродца, и написала под рисунком имя великого немецкого философа. По-видимому, первый Муми-тролль внешне существенно отличался от привычного нам героя, однако характерно, что он появился на свет именно в качестве инструмента идеологической борьбы.

 

 

 

Кстати, существует целое исследование, посвященное трансформации визуального образа муми-тролля – самым худым он был в книге «Маленькие тролли и большое наводнение», написанной во время войны, но с наступлением мира начал неуклонно толстеть. Со стены туалета муми-тролль перекочевал в политические карикатуры, а оттуда – в первые сказочные повести, «военные» по тематике: в «Большом наводнении» и «Муми-тролле и комете» герои сперва скитаются, лишенные крова и разлученные с Муми-папой, а потом, воссоединившись, живут в предверии конца света (комета – метафора тотальной угрозы, которую несет война). 

 

 

 

Вопреки мнениям многочисленных комментаторов, Туве Янсон волновали не только экзистенциальные («вечные») вопросы, но и вполне конкретные проблемы, с которыми европейцы столкнулись в ХХ веке. Даже поверхностного анализа повестей о муми-троллях достаточно, чтобы показать: финская писательница мечтала об обществе, кардинально отличающемся от капиталистического, и, что еще более важно, ее взгляд на общество пришелся по вкусу сотням тысяч читателей.

 

 

 

 

 

 

 

Мир муми-троллей – это мир тотального отрицания рыночного обмена. Представление о том, что вещи имеют некую «стоимость», кажется героям Туве Янсон абсурдным: они ничего не приобретают и не продают. Вещи в их мире циркулируют в основном в качестве даров (губная гармошка Снусмумрика) и находок (шляпа Волшебника).

 

 

 

Снусмумрик и Снифф выражают две крайние позиции по отношению к частной собственности. Первый, анархист по натуре, считает ее нелепым недоразумением («Ну вот, теперь у вас прибавилось обстановки, – сказал он, широко ухмыляясь: радость обладания вещами была ему совершенно чужда. Он вполне обходился старым платьем, которое носил с того момента, когда родился (где и как – неизвестно), и единственное, с чем он никогда не расставался, была губная гармошка»). Второй знаком с «радостью обладания вещами» не понаслышке, но герои списывают это на то, что Снифф – еще совсем «малыш», а ребенку подобные глупости простительны. Стремление покупать вещи и обладать ими маркируется как детское, несущественное и преходящее.

 

 

 

Характернейший пример того, как осуществляется обмен в мире муми-троллей, можно найти в повести «Муми-тролль и комета». Герои возвращаются в Муми-дален и по пути заглядывают в магазин. Муми-тролль и фрекен Снорк бегут покупать подарки друг другу, маленький Снифф пьет лимонад, а Снусмумрик пытается подобрать себе брюки, но они оказываются слишком «новыми» для него:

 

 

 

­ – Мне кажется, лучше будет, если брюки состарятся здесь, – сказал он. – Они не в моем стиле.

 

 

 

 

 

 

 

– Очень жаль, – сказала старушка. – Ну, а новую шляпу тебе не надо?

 

 

 

 

 

 

 

Снусмумрик испуганно надвинул на глаза свою старую зеленую шляпу.

 

 

 

 

 

 

 

– Большое спасибо, – сказал он. – Мне вовремя пришло на ум, как опасно обременять себя собственностью.

 

 

 

Дальше происходит самое интересное: вещи выбраны, пора расплачиваться, но в этот момент выясняется, что у героев нет денег (впрочем, никогда и не было), а между тем они должны отдать 20 крон 75 пенни. Тогда продавщица производит следующую фантастическую операцию:

 

 

 

Старушка посмотрела на них поверх очков и кашлянула:

 

 

 

 

 

 

 

– Так вот, малыши, – сказала она. – Еще у нас есть старые штаны, которые Снусмумрик отказался взять. Они стоят ровно двадцать марок. Одно покрывается другим, так что, в сущности, вы мне ничего не должны.

 

 

 

Перед нами общество, построенное на неэквивалентном обмене. Рыночный обмен для муми-троллей – нелепость, а временами – настоящее зло. В конце «Шляпы Волшебника» в Муми-дален приходят таинственные иностранцы Тофсла и Вифсла, стащившие гигантский рубин у Морры. Морра – жутковатое аморфное существо, она приходит к муми-дому ночью, дышит смертью и холодом и требует вернуть рубин. Однако муми-тролли убеждены: «Вопрос не в том, кому принадлежит Содержимое (рубин), а в том, кто имеет на него больше прав. Всякой вещи – достойный хозяин!», ведь «для Тофслы и Вифслы Содержимое (рубин) – самое прекрасное, что только есть на свете, а для Морры лишь самое драгоценное». С точки зрения Морры, Королевский рубин – предмет рыночного обмена (упомянутое ниже золото муми-тролли использовали только в качестве украшения для клумбы):

 

 

 

– Я принял решение, – продолжал Снорк. – Не согласишься ли ты, чтобы Тофсла и Вифсла выкупили Содержимое чемодана? Сколько ты за него просишь?

 

 

 

 

 

 

 

– Дорого! – ответила Морра ледяным голосом.

 

 

 

 

 

 

 

– Хватит тебе моей золотой горы на острове хатифнаттов? – спросил Снорк.

 

 

 

 

 

 

 

Морра отрицательно покачала головой.

 

 

 

 

 

 

 

– Фу, как холодно стало, – сказала Муми‑мама. – Схожу‑ка я за своей шалью.

 

 

 

Одним словом, Морра – это холод, смерть и рыночный обмен, то есть капитализм. Кроме Морры в мире муми-троллей есть еще один объект всеобщей нелюбви: это представители власти.

 

 

В повести «Опасное лето» Снусмумрик борется со Сторожем и полицейскими, охраняющими парк, утыканный табличками с фразами типа «Запрещается смеяться» или «Запрещается ходить по траве»: «В этот ужасный парк каждый день приходили двадцать четыре крошечных забитых малютки … Они ненавидели и этот парк, и песочницу, в которой их заставляли играть. Они хотели лазить по деревьям, стоять на голове, бегать по траве…». Для анархиста-Снусмумрика это квинтэссенция зла: «На свете есть лишь одно‑единственное существо, которое я по‑настоящему ненавижу: Сторож в этом парке. Я хочу сорвать все его таблички с надписями о том, что запрещено!». 

 

Неравная борьба оканчивается победой Снусмумрика: «Всю свою жизнь он мечтал сорвать таблички, запрещавшие все, что ему нравилось, и теперь дрожал от нетерпения. Наконец‑то! Он начал с таблички «КУРИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!». Затем схватил табличку «ЗАПРЕЩАЕТСЯ СИДЕТЬ НА ТРАВЕ!». Потом полетела в сторону табличка «ЗАПРЕЩАЕТСЯ СМЕЯТЬСЯ И СВИСТЕТЬ!». А вслед за ней отправилась табличка «ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРЫГАТЬ!».

 

Самым простым контраргументом против такого объяснения идеологического фона повестей о муми-троллях будет специфичность этого вида литературы: мол, это «добрая детская сказка» и «Туве Янсон ничего подобного в виду не имела». Однако из того, что Янсон не прописывала в детских книжках классовую войну, как это делал, например, итальянский писатель и коммунист Джанни Родари, не следует записывать ее в лагерь сторонников «искусства ради искусства и ради детей». Не стоит забывать о том, что идеология захватывает разные уровни текста (и далеко не всегда в результате сознательного авторского выбора).

 

Для сравнения можно взглянуть на упомянутого в начале статьи «Карлсона» Астрид Линдгрен. В каком-то смысле сказка про толстого наглеца с пропеллером – идеологический антипод повестей о муми-троллях: ее герои с таким же энтузиазмом принимают либеральную экономику, с какой герои Янсон отрицают. Достаточно вспомнить удивительный диалог между Малышом и его мамой, имевший место после карлсоновского сабантуя на крыше:

 

 

 

 Мама очень крепко обняла его. 

 

 

 

 

 

 

 

– Подумай только! – сказала она. – А если бы ты упал с крыши? Если бы мы тебя потеряли? 

 

 

 

 

 

 

 

– Вы бы тогда огорчились? 

 

 

 

 

 

 

 

– А как ты думаешь? – ответила мама. – Ни за какие сокровища в мире мы не согласились бы расстаться с тобой. Ты же и сам это знаешь. 

 

 

 

 

 

 

 

– И даже за сто тысяч миллионов крон? – спросил Малыш. 

 

 

 

 

 

 

 

– И даже за сто тысяч миллионов крон!

 

 

 

 

 

 

 

– Значит, я так дорого стою? – изумился Малыш. 

 

 

 

 

 

 

 

– Конечно, – сказала мама и обняла его еще раз. Малыш стал размышлять: сто тысяч миллионов крон – какая огромная куча денег! Неужели он может стоить так дорого? Ведь щенка, настоящего, прекрасного щенка, можно купить всего за пятьдесят крон… 

 

 

 

 

 

 

 

– Послушай, папа, – сказал вдруг Малыш, – если я действительно стою сто тысяч миллионов, то не могу ли я получить сейчас наличными пятьдесят крон, чтобы купить себе маленького щеночка?

 

 

 

Для Малыша в принципе не стоит вопрос о том, что некоторые вещи могут быть выключены из рыночного обмена, и это вполне логично: капиталистическая экономика позволяет покупать и продавать всё, за исключением разве что людей (хотя продать человека по частям в принципе можно – органы для пересадки стоят недешево и пользуются большим спросом).

 

Постоянный пересчет карманных денег и того, что можно на них купить, – привычное для Малыша занятие (в советский мультфильм, имеющий весьма поверхностное сходство с первоначальным текстом, подсчеты крон и приобретенных на них сладостей, разумеется, не попали).

 

Самое смешное, что на шведском языке первая книга о Карлсоне вышла в 1955 году: у руля Швеции в то время были социал-демократы, бурно развивался государственный сектор, однако на мифологию главной книги Линдгрен это не повлияло: «невидимая рука рынка» завязала Малыша в узел; на этом следует остановиться – книги о Карлсоне заслуживают отдельного разговора.

 

 

 

Мораль проста: порой для левых идей удается подыскать крайне удачное вместилище. Левая риторика зачастую бывает скучнее и предсказуемее, чем реклама крема для бритья – воспринимать ее способны только люди с железными убеждениями и кучей свободного времени. Но что может быть убедительнее слов Муми-мамы (см. конец повести «Волшебная зима»): «Иметь купальню – буржуазный предрассудок. А плавки и купальники можно с таким же успехом надевать прямо на пляже».