О Маршаке
Веселый жар черновика…"
Объясняя детям необходимость и пользу труда наборщика, благодаря которому мы читаем печатные книжки, С. Маршак сочинил для своего "Веселого путешествия от "А" до "Я" такие строчки:
Писатель написал рассказ
И новые загадки.
Но написал их только раз
Чернилами в тетрадке.
Нельзя же толстую тетрадь
Сто тысяч раз переписать!
Печатать надо книжки…
Между тем, свое "Веселое путешествие", прежде чем оно попало в руки наборщика Маршак писал и переписывал отнюдь не "только раз", правда, и не "сто тысяч", но очень много раз, так что черновики небольшой детской книжки составили в совокупности толстенную папку, под стать рукописи иного романа… Что же касается убеждений Маршака в том, что "печатать надо книжки", то, быть может, уместно вспомнить отдельные случаи печатания книжек, еще плохо, мягко говоря, написанных "чернилами в тетрадке". В одной из главок "Веселого путешествия" Маршак изобразил для детей путь от готовой рукописи до книжки; путь авторского замысла до готовой рукописи он не стал рассказывать своим маленьким читателям — это для них слишком сложно и едва ли интересно. Но как раз эта часть пути интересна взрослым читателям Маршака, в особенности тем из них, которые пишут для детей или изучают детскую литературу. Опыт строгого, не прощающего себе мастера, — школа и образец. "Веселое путешествие от "А" до "Я" — четвертое произведение Маршака в жанре стихотворной азбуки (не считая написанной для взрослого читателя сатирической "Военной азбуки"). Причислять эти вещи Маршака к общему жанру можно лишь условно по признаку "дидактичности", который присутствует во всех четырех, но нигде не является главным. Четыре раза поэт сочинил азбуку в стихах — и ни разу не повторился ни в чем (кроме самой азбуки, разумеется).
"Живые буквы" — рассказ о будущих профессиях и нынешних играх детей, чьи имена начинают строчки и расположены по алфавиту. Своеобразный поэтический справочник "Кем быть" или "Куда пойти учиться".
"Автобус номер двадцать шесть" — ироническая басня о безобразном поведении зверей-пассажиров на городском транспорте. Басня, как положено, имеет мораль — у Маршака их даже две. Одна — не будь невеждой. Другая — не будь невежей. Наконец, "Веселое путешествие от "А" до "Я" — поэтическая энциклопедия для детей. Весь мир, систематизированный по азбучному принципу и связанный воедино движением героев и читателей сквозь географическое пространство и другое — пространство познания. Стержень энциклопедии — нравственный и патриотический: труд и Родина. Но никакой художник, сколь угодно продуктивный, не в состоянии изобразить весь мир — художник изображает часть мира и поручает ей представительствовать за целый. Часть мира, изображаемая в "Веселом путешествии", хорошо знакома внимательному читателю Маршака — это привычный мир маршаковской поэзии, и едва ли не каждый эпизод поэтической энциклопедии имеет соответствие в других его стихах. Вот эпизод об Артеке, вот — о детях, сажающих лес, вот — о малярах, о плотниках, вот о новогодии, о зоопарке, о почте, о географической карте, о цирке, об электростанции. Похоже на то, что поэт, всю жизнь искавший связи в мире и собиравший эти связи в свои стихи, теперь задался целью установить связи на более высоком уровне и собрать из своих стихотворений универсальную постройку, как собирают дома из кирпичных блоков.
И в каждом таком эпизоде поэт стремится синтезировать воспоминания о собственном детстве и знание взрослого человека о нынешних детях, лирику — с эпосом. Описание пионерского лагеря словно бы подсвечено воспоминанием о "школе простой жизни" и других детских учреждениях, где Маршак работал; рассказы о ремеслах ведутся в настоящем времени, но сквозь него брезжит прошедшее; само путешествие, ставшее сюжетом поэтической энциклопедии, — лирический отзвук непрерывных переездов, в которых прошло детство поэта.
Как всегда у Маршака, поэтический поиск подключен к определенной, точно и, чаще всего, сознательно выбранной традиции. Это традиция стихотворной азбуки — русской и, особенно, английской, — традиция Эдварда Лира, растворившего дидактическую природу жанра в ослепительной эксцентрике. Конечно, "Веселое путешествие" Маршака строже, сдержанней, "классичней" стихотворных азбук Лира, но принадлежность их одной традиции несомненна. Повествовательная ткань "Веселого путешествия" то и дело взрывается играми — неожиданными, затейливыми, причудливыми, — каких только игр здесь нет. Их так много, что детская поэтическая энциклопедия предстает в известном смысле как энциклопедия игровая. На каждую букву алфавита Маршак затевает новую игру, но одна игра проходит через всю книжку, через каждую ее главку. Эта игра, порой откровенная, порой прикрытая, заключается в установлении смысловой связи между буквой и словами, в которые она входит (или которые она начинает). Бессмысленная буква, так сказать, семантизируется. Эта игра открывает еще одну чрезвычайно важную для Маршака традицию — хлебниковскую. Для большинства читателей, по-видимому, будет неожиданностью увидеть рядом с именем прозрачного и ясного Маршака имя "темного", "неудобопонимаемого" Хлебникова. Между тем, Хлебников был одним из любимейших, читаемых и почитаемых поэтов Маршака (вместе с "темным" Блейком и Пушкиным). Особенно любил Маршак "Слово о Эль"). Неслучайно именно на букву "Л" находим в "Веселом путешествии" выразительную хлебниковскую реминисценцию:
Над столовой — купол неба.
Нет над нею потолка.
На столах — буханки хлеба
И кувшины молока.
В рукописи вторая строчка еще ближе к Хлебникову: "Вместо крыши — облака". В "Слове о Эль" и других стихотворениях Маршак безошибочно разглядел родство "поэтической филологии" Хлебникова детскому языковому мышлению: ребенок, как и поэт, верит, что должна быть связь между смыслом слов и образующими эти слова буквами:
Мы сошли у буквы "Е",
Посидели на скамье…
В этом месте очень колко
Все, что в руки ни возьмешь:
Нам ладони колет елка.
Ежевика, ерш и еж.
Дидактическая задача стиха растворяется поэтической, а изысканнейшие аллитерации — от "А" до "Я" — получают такую прочную "прикладную" мотивировку, что не кажутся нарочитыми, несмотря на чрезвычайную насыщенность. Работу над монументальной азбукой в стихах Маршак начал с создания выразительных "портретов" наших букв: поэт искал такие словесные соответствия их графическому облику, которые звучали бы, как пословицы, и могли послужить мнемоническим приемом при обучении грамоте:
Вот два столба наискосок,
А между ними — поясок…
Или:
…Перед нами буква "Г"
Стоит, подобно кочерге.
Множество таких миниатюрных портретов осталось в рукописи. Поэт работал над ними, создавая все новые и новые варианты. Одни из них попали в окончательный текст, другие были отвергнуты, хотя, порой, трудно сказать, почему. Вот два варианта словесного портрета буквы "Ф" — в рукописи их около десятка, все они обыгрывают фразеологизм "стоять фертом" (т. е. — как раз буквой "Ф") — и ни один из них не был принят строгим маршаковским ОТК:
Два дня не видим мы земли.
Бушуют волны, пенясь,
И снова в гавань мы вошли,
Где буква "Ф" стоит вдали
На горке подбоченясь*.
Встает большая буква "Ф"
В тумане перед нами,
Бока худые подперев
Короткими руками*.
Если бы вся задача поэта, рисующего словесные потретики букв, сводилась к достижению сходства, она была бы сравнительно проста. Но Маршак разнообразит и усложняет задачу, уклоняется от механического прибавления одного портретика к другому, заставляет стих нести неслыханную в поэзии для детей нагрузку, да и притом нести с такой легкостью, будто и нагрузки никакой нет. Из-за этой легкости не была замечена одна редкостная особенность маршаковского стиха, свойственная всей этой поэзии и с наибольшей отчетливостью проявленная в "Веселом путешествии".
Все мы несчетное количество раз видели громадную букву "М" над входом в метро. Нам уже нет необходимости расшифровывать эту букву словом "Метрополитен" или, чего доброго, словами "подземная электрическая железная дорога". Буква стала условным знаком, сигналом, символом, включающим в себя (и заменяющим собой) всю совокупность связанных с метро понятий. Но Маршаку нужны не отвлеченные символы, а конкретные модели, и в букве "М", в ее начертании он открывает именно модель метрополитена:
То вниз, то вверх бежит перо,
Рисуя букву "М", —
Как бы спускаешься в метро
И вверх идешь затем.
Оказывается, "рисуя букву "М", мы нарисовали — ни много ни мало — принцип работы метро, проделали своим рисунком "подземность" этого вида транспорта, изобразили последовательность перемещений пассажиров, как будто русское письмо — пиктографическое! Конечно, это чистая случайность, что наша подземка обозначается буквой "М", но случайность лишь с "бытовой" точки зрения. Для поэтического взгляда — это закономерность, ибо для поэта все в мире связано со всем, и задача художника в том и заключается, чтобы открывать тотальную взаимосвязанность мира, повышая его организованность, системность, гармоничность. Ну, а ребенок? Что дает маленькому читателю эта "игра в модели"? Да то же самое, что и поэту, потому что стремление отыскивать связи — даже там, где их нет на наш трезвый, взрослый взгляд, — самая что ни на есть детская черта. Не говоря уже о том, что ребенок получает игру. Изящнейшую игру между знаками и смыслами. Такая же игра ведется на букву "Ж":
Эта буква широка
И похожа на жука.
Да при этом, точно жук,
Издает жужжащий звук:
Ж-ж-ж-ж!
Мало того, что буква "Ж", так сказать, моделирует жука своей конфигурацией, — эта модель к тому же "действующая", она жужжит, точно жук!
Расширяя эту игру, Маршак открыл моделирующие возможности не только в графике букв, но и в начертании строф. Вернувшись к стихам о метро (на букву "М"), найдем такое описание посадки на поезд:
Вот сразу множество дверей
Открылось, как одна.
В вагон мы входим поскорей,
Садимся у окна.
И сразу множество дверей
Закрылось, как одна.
Здесь не простая последовательность операций: для Маршака далеко не лишено смысла то обстоятельство, что пассажиры находятся внутри строфы, как внутри вагона, заключены в средние два стиха и прикрыты "с боков" стихами, автоматически повторяющими друг друга, будто открывающиеся и закрывающиеся двери вагона. Строфа, если рассматривать ее как своего рода чертеж на плоскости страницы (а Маршаку такое рассматривание было в высшей мере свойственно), представляет нечто вроде графической модели: снаружи — стенки вагона, внутри — пассажиры.
Эту строфу я воспроизвожу по первому отдельному изданию "Веселого путешествия" (1953). Ее, такую точную и выразительную, такую маршаковскую, поэт в следующих изданиях выбросил вместе с еще несколькими. Выбросил, надо полагать, в своей неустанной заботе о качестве целого: выброшенные строки (общим числом восемнадцать) затягивали описание подземного чуда, задерживали стремительность всего "Путешествия", тормозили течение стихотворного потока. Продвижение читателя от "А" до "Я" в стиховом потоке своего "Веселого путешествия" Маршак воспринимал как реальность настолько важную для качества целого, что, готовя книжку ко второму изданию, счел необходимым ввести в нее строки, которые содержали своеобразную — в духе затеянной поэтом игры — "модель" этого потока, модель целого:
От буквы "А" до буквы "Я"
Течет река Аму-Дарья.
От буквы "А" до буквы "Я"
Идет и азбука моя.
Поэтическая находка поистине удивительная: начинающаяся на "А" и кончающаяся на "Я" Аму-Дарья повторяет своим потоком азбуку и маршаковское произведение в его протекании через книжное пространство и пространство познания. И на каждую букву от "А" до самого "Я" Маршак сочиняет для детей загадку, басню, сказку или рассказ. Черновики "Веселого путешествия" свидетельствуют об огромной требовательности поэта к себе. На иную букву Маршак сочинял — один за другими — по нескольку рассказов в стихах, и не просто варьировал тему, а полностью менял сюжет. На букву "Ж" первоначально была написана такая ироническая басня, не попавшая ни в одно издание:
В жаркий день жужжала муха
И попала к жабе в брюхо.
Журавлю был ужин нужен —
Жабу он сожрал на ужин.
Но железная петля
Поджидала журавля.
Эту басню мы читали
В ежемесячном журнале
По дороге к букве "Ж".
Вот видна она уже*.
На букву "Д" в рукописи осталось законченное стихотворение о детском саде — около тридцати перебеленных и отвергнутых строк:
Зайдем в соседний детский сад.
Ребята за столами
На белых стульчиках сидят
И завтракают сами.
Кто пьет из кружки молоко,
Кто держит чашку чая.
А чашку чая нелегко
Держать, не проливая*…
На букву "Н" Маршак написал несколько вариантов стихотворения о предметах, необходимых для шитья и вышивания. Уже давно было замечено (В. Смирновой), что Маршак — "предметный", "вещный" поэт, но это стихотворение, по-маршаковски наполненное вещами, он отверг во всех вариантах. Можно предположить, что для энциклопедии эти строки оказались слишком измельченно-конкретными:
У нас котенок есть — Снежок —
С пушистой нежной шерсткой,
На днях он нитки уволок
И укатил наперстки.
Пошли мы в новый магазин,
На полки поглядели
И там нашли мы не один
Набор для рукоделья.
Стальные ножницы блестят
На темно-красном шелке.
Наперстки выстроились в ряд,
В игольничках — иголки.
Катушки ниток всех цветов
И спицы для вязанья*…
Самоудовлетворенность была чужда Маршаку — он не знал ни конца, ни передышки в стремлении к совершенству. Выход книги означал для него не конец работы над нею, а только конец такого этапа работы, когда мастер уже ничего не в состоянии улучшить и должно пройти время, чтобы он снова взялся за перо. Так было и с "Веселым путешествием": едва зашла речь о втором издании, авторский экземпляр первого стал превращаться в черновик, потом появились вставки и варианты на отдельных листах — и все началось сначала. Никакого "переиздания" не было — Маршак подверг текст столь решительной переработке, что возникло, по сути, новое произведение. В. Берестов рассказывает: готовя сборник своих лирических стихотворений, Маршак спрашивал — включать или не включать такие-то и такие-то вещи, и заявив: "Надо быть щедрым!" — решал не включать. Щедростью этого рода отмечена вся работа Маршака, работа над вторым изданием "Веселого путешествия" — ничуть не более, чем другая. Прежде всего поэт произвел решительные сокращения по всему тексту: из главки о букве "Б" было выброшено 12 строк, из главки о "В" — тоже 12, из "Д" — около 70 (!), из "З" — еще 26, из "Т" — 20, из "У" — 17. Это все не считая мелких сокращений. Сокращениями Маршак преодолевал излишнюю описательность, неизбежную в энциклопедической книжке, делал текст более "подобранным", "мускулистым" и динамичным. Среди сокращенных строк были замечательные (например, приведенные выше строки о метро). Здесь же, на полях первого издания, Маршак подверг ряд эпизодов коренной переделке. Например, не меняя смысла затеянной с читателем игры, делал эту игру более острой. В первом издании на букву "Й" была такая загадка:
Прочти, смекни, и отгадай —
Как с места не вставая,
Ты можешь превратить трамвай
Во многие трамваи!
Новый вариант, созданный для второго издания, гораздо выразительней:
Смекни и отгадай-ка,
Что надо пропустить,
Чтоб можно было зайку
В заику превратить!
Рассказ о ремесленном училище (на букву "Р") был дополнен четверостишием о воспитаннике РУ, ставшем первым космонавтом планеты, — это четверостишие имеет не менее десятка вариантов. Строки об Аму-Дарье, текущей от "А" до "Я", тоже родились на полях первого издания — и потребовали развития темы. Маршак набросал около дюжины вариантов строф о полноводной реке и Каракумском канале и не удовлетворился ни одним из них. Зато сразу удались и крепко стали на место новые строки о букве "Н":
Ты букву "Н" найдешь в свинце,
И в никеле, и в цинке,
Найдешь в начале и в конце,
А также в серединке.
Найдешь и в солнце, и в луне,
И в синем океане.
Найдешь и в полной тишине
И в звонком барабане.
Не может быть без буквы "Н"
У бочки дна, у дома стен.
Второе издание становилось не только стройнее, но и богаче: удалив "соединительные ткани", Маршак повысил удельный вес "работающих" стихов, а вставками еще увеличил их количество. Но и на этом не кончается история текста "Веселого путешествия": через несколько лет после второго издания автор вернулся к этой книге и пошли новые сокращения, вставки, новые варианты, шлифовка и тонкая доводка каждого стиха. Где печатать строфы слитно, а где оставлять между ними пробел, где отделять их друг от друга "линейкой" — даже это не было пустяком и решалось со всей серьезностью…
В небольшой статье нет никакой возможности проследить все этапы этой работы на всех ее уровнях. Но, перелистывая маршаковские рукописи, нельзя не выразить почтительного удивления не только перед высочайшей требовательностью мастера к своей продукции, но и перед тем великим множеством задач, которые поэт должен был решать одновременно. Впрочем, это только так говорится — множество задач, на самом-то деле задача была одна: на конкретном материале воплотить свое поэтическое миропонимание, добиваясь максимального качества стиха, то есть наиболее полного соответствия замысла и осуществления. Как бы ни был силен мастер в поэте, поэт несводим к мастеру — он должен быть еще и поэтом. Изучение рукописей Маршака веско доказывает: талант — не мандат на беззаботность, а повестка, зовущая к труду. Учиться у Маршака вовсе не значит имитировать его прозрачную и ясную (на самом деле — невидимо сложную, изощренную) стилистику. Это значит — пристально всматриваться в многообразие бытия и в самого себя, открывать в мире — и вносить в мир — гармонию, быть добрым к миру и строгим к себе, быть ищущим и работящим, повышать культуру своего творчества и качество каждой строки, припадать к двум ключам, питающим искусство: "Питает жизнь ключом своим искусство, другой твой ключ — поэзия сама…"
Примечания
взято отсюда
